Из книги «Превращение Слова»

                           С. Злотину

Отжать водицу и отбросить жмых,
вглядеться в то, что не должно забыться,
и очутиться вновь в сороковых,
где нам с тобою выпало родиться.

Глаза, улыбки – кто теперь в живых? –
запечатлела камеры зеница.
Крупицы времени на кольцах годовых.
Журавль в небе и в руках синица.

История с оттяжкою, поддых
ласкала жизнь. Но помню молодых
родителей – их руки, губы, лица.

В хрусталике души от слёз двоится.
А память – эта вечная должница –
запуталась в расписках долговых.

                         ***

Вроде бы жили, вроде бы были,
были любимы и даже любили ...
Всё – как взаправду ... вот именно – как ...
Перестарались, перемудрили,
сами судьбу свою перехитрили
и нарядили в дурацкий колпак.

Пляшет огонь на гудящем полене
и прожигает дыру на колене
взгляда сквозь время шальной уголёк.
Было да сплыло ... нет и в помине ...
Прошлого шёпот затихнет в камине –
оклик, намёк, запоздалый упрёк?

Ладно, да что там ... Жили как жили –
каялись скупо, щедро грешили,
небо с овчинку, надежды лоскут ....

Память ведёт от могилы к могиле.
Я не забыл и меня не забыли.
Помнят и любят ... любят и ждут ... 

Всё чаще с теми пью на посошок,
чей путь теперь прозрачно-бесконечен,
кто тело опустил в земной мешок
и руки не положит мне на плечи.

Всё уже круг. Сжимается шагрень.
Ушедших души по одной приходят.
Сидим вдвоём. Но одиноко тень
моя по гулким стенам колобродит.

Дрожит в душе мерцание свечи
в печальный такт молчанью звездопада.
Горчат слова. Попробуй – различи,
где суесловье, где любви отрада.

Пустынные пристанища кладбищ.
Заходится кукушка в долгом плаче.
И думаешь о том, как ты был нищ,
когда не понимал, что всех богаче.

Но ничего не надо говорить.
Я молча пью. Глаза от слёз всё суше.
Ушедшей жизни прошивает нить
ещё одним стежком для жизни душу.
 

                         ***

Камушек бросишь – круги по воде.
Хлеба покрошишь – утки поплыли.
Что это мы о Последнем Суде
вдруг призадумались, заговорили?
Может, грехи наши – так, ерунда?
Может быть, больше заслуг наберётся?
Может, не будет вовсе суда?
Может быть, как-нибудь да обойдётся?

Камушек бросишь – утка мертва.
Хлеба покрошишь – озеро мутно.
Красно словцо, да бесцветны слова.
И наступает последнее утро
перед последним самым судом.
Веришь, не веришь, а он неминуем.
Вот, ещё вздох, а потом ... А потом
то, что мы жизни концом именуем.

Камушек бросишь – эхо в ответ.
Хлеба покрошишь – ливнями смыло.
Кончился май – и потух горицвет.
Жизнь на исходе ... А что это было?
Словно листаешь старый альбом,
перебираешь – что правда, что бредни,
судишь себя предпоследним судом,
чтобы смиренно предстать пред последним.
 

                         ***

И снова бабье лето выпито
по капле или просто пропито,
и первым заморозком выбита
на стёклах неподвластность опыта

словам. А утро начинается
к полудню – сразу поздним вечером.
В потёмках дня едва читается
трамвая номер. Делать нечего,

согласно купленному литеру
катайся – что тебе за разница? –
петляющим кольцом по Питеру.
В замёрзших стёклах блики дразнятся,

кондуктор дремлет, небо – мороком,
фортуна ни мычит, ни телится,
и под колёса грязным ворохом
солёный снег смертельно стелется.

А на кольце, где свет кончается,
сойдёшь в снега иззябшим зябликом
и обомрёшь – луна качается
прозрачно-серебристым яблоком

и нет ни Питера, ни родины,
ни заграницы, ни политики –
лишь гроздь замёрзшая смородины
да в небе звёзд сверкают винтики,

сугробы – сахарными свёртками
в руках рождественских морозцев,
и ангелы, блестя отвёртками,
сажают звёзды в дно колодцев.

Памяти Анны Политковской

Дыхание не слушай и не зови врачей –
душа уже по травам небесным босиком.
Бог забирает лучших руками сволочей.
Досужие соседи глазеют из окон.
Что ей до злобы дневи с хвалою и хулой? –
она уже вне этой кровавой маяты.
Дрожащий отблеск свечки – как нимб над головой.
И следующий в списке кладёт на гроб цветы.

                         ***

День с утра, как чистый лист.
Россыпь рос. Горчинка чая.
Птичий гам и пересвист.
Дух смолистый молочая.
Колокольный перезвон,
Эхом – жучьи перегуды.
Лето с четырёх сторон.
Жизни простенькое чудо.

               Этюд

Детвора играет в прятки.
Преет каша на плите.
Жизнь окучивает грядки,
поклоняясь красоте.

Соль блестит на ломте хлеба.
Хрусткий запах огурца.
Птицы склёвывают с неба
комариные тельца.

Сладкий запах туберозы.
Дятел – клювом по сосне.
Дремлет смерть в тени берёзы,
улыбается во сне.

                         ***
             Шелести, душа, не срываясь с губ.
                                                   Бахыт Кенжеев

Отвори окно, протяни ладонь,
зачерпни ладонью ночную сонь,
поднеси к лицу и по капле пей
чуть горчащий дух перепревших пней,
перламутровый словно башкирский мёд
в деревянной ложке. Душа замрёт
в ожиданьи чуда. Но нет чудес
и не дарит манной небесный лес,
и пока от лица в сонь плывёт рука,
шелестит душа в глубине виска,
как в саду под фигой познанья змей,
как в аорте шарики тех кровей,
что достались тебе от глухой тоски,
о которой плачут в ночи сверчки,
откликаясь прибою поющих цикад.
В темноте, как соль, растворяется взгляд,
под плывущей наощупь слепой рукой
серебрясь ускользнувшей немой строкой.
Над столом плывёт огонёк свечи.
Журавли домой курлычут в ночи.
Испытание на разрыв, на разруб.
Шелестит душа, не срываясь с губ.

                         ***

От весёлого начала
до печального конца
время быстро пролетало,
словно птица улетала
тенью с бледного лица.

От прекрасного начала
до ужасного конца
время в узел заплетало
бесконечное мочало
в тусклом свете каганца.

От наивного начала
до циничного конца
время лгало, убивало,
до печёнок доставало,
привечало подлеца.

От невольного начала
до свободного конца
время утром рассветало,
на закате угасало,
облетало, как пыльца.

От случайного начала
до законного конца
время душу кольцевало,
но его осталось мало
и не хватит для кольца.

                         ***

я ходил туда не поймёшь куда
неизвестно что приносил в суме
не читал устав не считал года
и писал один семь держа в уме
я учился правде по книге лжи
и солгу сказав что сейчас не лгу
изменял судьбе обживал миражи
и стоял у леты на берегу
я хотел как лучше жил как всегда
устремлялся вверх и катился вниз
строил дом на песке разрушал города
уходил от свиней и жил среди крыс
доставал башкой до небесного дна
был блаженен духом и телом нищ
не бедна голова а бедна так одна
остальных приютили тени кладбищ
разрывается ритм как ветхая тишь
спотыкается слово подбитое влёт
и выходит из ходиков серая мышь
и приходит ещё один господи год
не бояться не верить и не просить
не молить но молиться и плачет дуда
и спускает с небес путеводную нить
догорая в полёте шальная звезда.