Психотерапия: к философии ремесла

То, что сегодня называют психотерапией, складывалось в попытках сначала выделить её из культурных контекстов, а потом соединить с ними.  В российской¹ психотерапии эти процессы носят неизбежно драматический характер в силу того, что её освобождение от  идеологических пут и шор советского тоталитаризма само по себе не могло ни компенсировать постигшие её потери², ни сделать её внутренне свободной, ни создать культурно-мировоззренческие контексты жизни, в которой внутренняя свобода могла бы немедленно и продуктивно реализоваться. Хотя изменения идут на удивление быстро, известное старым врачам и в принципе приложимое к «организмам» профессии и общества правило – от кризиса болезни до полного здоровья проходит такое же время, как от полного здоровья до кризиса – остаётся актуальным. Прошедшие с 1991-го года двадцать лет явно не исчерпывают этого времени – мы живём и работаем в эпоху перемен внутри нашей профессии, к тому же протекающую внутри эпохи глобальных и принципиальных перемен жизни человечества, отвечающей словам К. Леви-Стросса о том, что XXI век будет веком гуманитарных наук³ или его не будет вовсе. Другими словами, российская психотерапия находится на этапе кризиса со всеми его опасностями и потенциями. Это ни хорошо, ни плохо и всё зависит от того, какие потенции кризиса она будет актуализировать и реализовывать, от того, как мы промысливаем и будем промысливать свою профессию. 

Что я имею в виду, говоря о философии психотерапии?

Меня интересуют не философские обоснования психотерапии, не приложение философских знаний к терапевтической работе, не возможные философские предпочтения терапевта, которые могут сказываться на терапии и отражаться в ней, не психотерапия как прикладная философия или философская практика и не собственно личная философия терапевта, а философия психотерапии как она представлена в сознании терапевта – то, как он видит свою профессию, её бытие в мире и свои место и роль в этом бытии.

Такая постановка вопроса отличается от того, что я чаще всего вижу в литературе⁴. На одном полюсе располагаются профессиональные философы с чаще всего более чем приблизительными представлениями о психологии и психотерапии, пытающиеся анализировать, комментировать, интерпретировать и объяснять психотерапию, а то и учить ей психотерапевтов. На другом – психотерапевты, по разным причинам и разными путями выбравшие для себя ту или иную философию и сводящие разговор о психотерапии к этой чаще всего лишь отчасти понимаемой философии, так что он превращается в разговор о своих философских представлениях о человеке как адресате психотерапии, до собственно которой речь не успевает дойти. В силу того, что крайности имеют свойство смыкаться, при всей их противоположности они идут общим путём – как говорил мой Учитель профессор С.С.Мнухин, от стола к пациенту, а не от пациента к столу, или, как говорят математики, от методологии к задаче, а не от задачи к методологии. На самом деле эти контрастные подходы представляют собой полюса континуума отношений, в чистом виде существующие и действующие разве что в теории. Психотерапевт вынужден искать и неизбежно, стремясь к этому сознательно или нет (если он, конечно, хочет быть психотерапевтом, а не теоретиком психотерапии⁵), находить своё место между полюсами. Очень условно, поскольку любая схематизация есть условность, в этом поиске можно выделить три структурных этапа. На первом выбирается собственно философия. Выбор этот не всегда сознателен и часто осознаётся post factum. Он определяется прежде всего тем, как я со всем единством моего врождённого устройства (характер и проч.) и приобретённого в жизни опыта фильтрую философии, обнаруживая избирательность восприятия и некий ментальный таксис к одним из них и непринятие других. Иными словами, философия выбирается от себя и под/для себя, перекликаясь со словами Виктора Шкловского: «Сначала я нахожу, потом ищу». Взгляды психотерапевта, разумеется, могут меняться и изменяются, но обычно это происходит в ареале сделанного выбора, где терапевт чувствует себя комфортно. На втором этапе выбранная/найденная философия задаёт рамки, определяет собой используемые методы, что входит в число вообще свойственных психотерапии характеристик. Риск этого этапа, я бы сказал, в замыкании рамок, канонизации и ригидизации теории и методического спектра психотерапии, – они способны свести её до уровня прикладной философии, когда не метод служит пациенту, а пациент методу. Третья стадия наступает не всегда, как далеко не все люди в умственном развитии переходят от стадии дооперациональных представлений и конкретных операций к стадии формальных операций (по Ж.Пиаже), так что половина взрослых проживает жизнь, и многие куда как успешно, на достигнутом к 11-ти годам уровне, а вторая половина использует формальные операции чаще в знакомой им деятельности. На этой третьей стадии психотерапевт достигает способности и позволяет себе быть в свободных и творческих отношениях с разными философиями. Происходит это постольку и в той мере, поскольку и в какой он выстраивает свою философию психотерапии, как проекции, но не производного, разных философий. Я отдаю себе отчёт в том, что философия психотерапии у каждого из нас более или менее своя, но надеюсь на возможность обнаружения  некоего скелетa общности, на который нарастает мясо различий.

Отсюда и вынесенная в название статьи постановка вопроса не о философии и психотерапии, но о философии психотерапии.

То, о чём я намерен говорить, очень далеко от академической философии, философии учений. Это вольное размышление, философствование, так или иначе свойственное любой профессии, если она не хочет существовать на уровне  приносящего деньги голого штукарства. Другими словами, это размышление о реальности, называемой психотерапией – такой-какая-она-есть, попытка посмотреть на неё и, может быть, прочитать скрытые в ней послания, суммировать то, о чём думал и говорил раньше...

Сразу подчеркну, что, говоря о психотерапии, я не имею в виду вообще присущую человеческой жизни  психорегуляцию поведения (когнитивного, эмоционального, ментального, социального, телесного ...), которая существует с начала истории человечества. Психотерапия может использовать и использует средства и способы психорегуляции, тысячелетиями использовавшиеся в самых разных местах и сферах жизни. Однако как система самостоятельной деятельности со своими предметом и целями она не может быть сведена к общечеловеческим и религиозным практикам психорегуляции – очевидно, что забивание гвоздей представляет собой совершенно разные деятельности в зависимости от того, кто, когда, с какой целью и во что их забивает: сколачивающий крест плотник и прибивающий к нему гвоздями человека – люди разных профессий. «Психотерапия сама по себе – уникальная вещь. Уникальность её заключается в том, что те отношения, которые в ней возникают, вне психотерапии вообще не существуют. Т.е., в принципе они, конечно, существуют, поскольку существуют люди. Но в такой совокупности, так построенные и так выраженные – они не существуют нигде кроме психотерапии»⁶. Психотерапия сопряжена со многими вещами, но не сводима к ним – в их взаимодействии создаётся пространство психотерапии, что условно показано на рис.1.

Рис.1. Пространство психотерапии

Множественность определений психотерапии стала притчей во языцех, но, похоже, отражает скорее индивидуальные философии психотерапии, чем её суть, схваченную, на мой вкус, определениями Дж.Энглера и Д.Големана (разнообразные психологические вмешательства для помощи людям в разрешении эмоциональных, поведенческих и межличностных проблем разного рода и повышения качества жизни) и Дж.Бюдженталя (процесс совладания двух людей с проблемой бытия в этом мире и в это время⁷. Но как бы там ни было, психотерапия это светская, мирская профессия – ремесло и промысел. Часто получая возражения против использования слов ремесло и промысел, якобы умаляющих искусство психотерапии, позволю себе небольшую их апологию. Различая ремесло и искусство, Р.Коллингвуд⁸ напоминает об исходной близости этих понятий: слова ars (лат.) и tecnh (греч.) исходно употреблялись в смысле ремесла – «способность достигать представляемого заранее результата посредством сознательно управляемого и направленного действия». Это тот ракурс, в котором ремесленник значит искусный. Их соотношения и сегодня достаточны свободны – говорим же мы о ремесле актёра или поэта и искусстве кулинарии или кройки и шитья. Ремесло неотделимо от промысла – не в значении промысла пушного зверя или промышленности, но в значении про-мысливания своей деятельности, которое собственно и даёт возможность сознательно управлять ею и направлять её в сторону представляемого результата. Искусству психотерапии невозможно ни научить, ни научиться без овладения ею как ремеслом. Психотерапия стала массовой профессией, которой обучают, и мерилом качества обучения и профессионализма психотерапевта должно быть овладение психотерапевтическим ремеслом, не только не привязывающим к уровню просто ремесленничества, но и открывающим путь к искусству терапии, возникающему, как минимум, там, где ремесло перестаёт требовать постоянных усилий по выполнению его требований, становясь глубоко освоенным и усвоенным навыком. Понятно, что сказанное не разделяет и не противопоставляет ремесло и искусство терапевта, но лишь задаёт рамки обсуждения⁹.

Одна из главных особенностей нашего ремесла состоит в том, что психотерапевт – также, как врач и адвокат – служит интересам одного, вот этого обратившегося к нему человека (в семейной и групповой терапии вводятся некоторые поправки, не меняющие, впрочем, сути дела), а не той или иной группы/общности или идеологии/морали/нравственности. Трудно не согласиться с Т.Сасом в том, что «...термин реальность духовного измерения¹⁶ раскрывается, выражается и преломляется в земном человеческом бытии, с проблемами которого пациент ко мне и приходит. И недаром психотерапия как особая деятельность появляется, когда культура выходит из поля безраздельной власти традиций и канонов, становясь проектной (Рис.2)

Рис.2. Культура и человек в координатах канонов и проектности

В каждой из терапий, которых, говорят, больше пятисот, эти проблемы воспринимаются и понимаются по-своему в зависимости от их теоретической мифологии¹⁷. Тут сама собой напрашивается известная ироническая притча об ощупывающих слона слепцах. Но не будем спешить с иронией – всё-таки все они бесспорно описывают слона, а сравнение эффективности разных терапий обнаруживает далеко не столь драматические расхождения между терапиями, как это виделось Г.Айзенку. Если представить психотерапию в виде здания со множеством дверей-теорий, то не так важно, через какую дверь мы войдём, как важно, что и как будем делать, войдя. Ни одна теория не «схватывает», не обнимает всю психотерапию целиком, не исчерпывает её собой – каждая сосредоточена на каком-то её аспекте и каждая вносит свою лепту в понимание психотерапии, так что широта теоретического диапазона только обогащает терапевта. Это интересно прослеживается в обучающей работе: иногда даю малым группам, собранным по теретической ориентации, короткие выписки из историй и прошу проанализировать случай, наметить работу и рассказать об этом группе; на самом деле все получают одну и ту же выписку... обсуждение оказывается очень интересным. Несмотря на все сетования о невразумительности представлений о нашей профессии и все разногласия психотерапевтических школ мы каким-то образом всё-таки представляем, чем занимаемся. Чтобы это не выглядело чудом или парадоксальной несказуемостью, имеет смысл попытаться найти нечто общее, что не исчерпывает каждую из психотерапий, но присутствует в каждой из них, конституируя представление о психотерапии в целом.

Принимая, что психотерапия имеет дело с человеком как, по определению, целостностью, мы, во-первых, должны отказаться от переоценки теорий¹⁸, ни в одну из которых человек целиком не помещается, и, во-вторых, оказываемся перед задачей попытаться найти что-то объединяющее существующие теории или, скажем иначе, принятые в разных терапиях рабочие модели человека¹⁹.

В самом общем виде это вытекает из того, что, будучи частью объективного мира с его законами и закономерностями, человек живёт, руководствуясь не ими только и непосредственно, а тем, как они представлены в его картине мира, определяемой значениями и смыслами (Рис.3).

Рис.3. Личность в координатах объективного и субъективного: субъективность объективного и объективность субъективного.

Значения и смыслы не даются при рождении – их выработка задаётся как жизненная задача, в ходе решения которой формируется и так или иначе формулируется²⁰ то, что Александр Мелихов называет «сказкой»²¹ – задающей систему ценностей, векторы целеполагания и жизненной динамики и т.д. индивидуальной  легендой.

«... мы имеем дело всегда и прежде всего с человеческим феноменом... с нашей реальной жизнью..., когда мы думаем о ней в терминах нашей собственной жизни, её проблем..., которые все в целом можно обозначить одним словом...  – «собирание»... мы или собираем свою жизнь в какое-то осмысленное для нас целое, или чувствуем, что она теряется кусками, уходит куда-то, в какие-то ответвления, над которыми мы не имеем контроля, власти, которые ускользают от нашего внимания, сознания и нашей воли, и последствия этого вдруг потом обрушиваются на нас»²². В интересующем меня плане  сказал бы: «Думаем о нашей жизни в терминах нашей жизненной сказки, ею руководствуемся и с ней сверяем – находимся в состоянии собирания себя или рассеяния».

Образующая канву индивидуального бытия сказка сама ткётся по канве, прорастающей прежде всего из раннего опыта²³. Огромное место в нём занимает то, что Александр Лобок называет метками²⁴. Если очень коротко, метка это нечто (предмет, явление, жизненный сюжет и проч.), с чем неосознанно связалось, «село, налипло» на него сильное переживание, которое в последующей жизни может просыпаться, оживать при встрече с меткой. Метки раннего опыта сильны не только по праву старшинства, но и потому, что образуются в пору синкретического мышления (до 5-7-ми лет); более ранние метки становятся своего рода фильтрами и тюнерами восприятия жизненных событий в последующем. Сами по себе метки не хороши и не плохи – вся человеческая культура выросла из культуры меточной. В жизни отдельного человека метки могут плыть по течению сказки, вместе с ней, работать на неё, поддерживая человека на его Пути, либо поперёк или против течения, препятствуя воплощению сказки, работая против неё, порождая проблемы²⁵.

Когда-то в начале 1970-ых мне не без труда далось открытие того, что за помощью приводит не наличие симптома или пережитая ситуация, а переживания по этому поводу. В конце концов, у великого множества людей заикание, пережитое насилие, размер талии или бюста, развод и т.д. и т.п. не вызывают приводящих к терапевту переживаний. Сегодня это выглядит банальностью и хорошо схвачено в анекдоте о прошедшем лечение у психотерапевта человеке с ночным недержанием мочи – недержание осталось, но теперь оно перестало быть проблемой и он гордится им²⁶. 

Но, во-первых, заявляемая пациентом при обращении проблема обычно уходит корнями в глубинный опыт. Во-вторых, само по себе наличие проблемы, как и наличие приведшего к ней симптома, тоже далеко не обязательно приводит в кабинет психотерапевта. Вероятность обращения тем больше, чем больше проблема (пусть стороннему, «объективному» взгляду  представляющаяся ничтожной, если вообще проблемой) рассогласуется с жизненной сказкой человека, особенно – в её главных для человека, «ядерных» частях или аспектах. Это рассогласование воспринимается и переживается как вызывающая душевную боль угроза существованию, перед лицом которой человек одинок²⁷ и, страдая от боли и не умея справиться с ней, испытывает дефицит самоуважения (как бы оно ни проявлялось – депрессией с самоуничижением и самообвинениями или компенсаторно-избыточным самоутверждением).  Как бы пациент ни представлял себе роль психотерапевта  (особенно «на входе» в терапию с её терапевтическими отношениями, которые ещё только предстоит построить) – учитель, «наёмный друг», советчик, чудотворец, он нуждается прежде всего в безусловно принимающем его таким-какой-он-есть собеседнике и повышении самоуважения.

Это принятие выражается прежде всего в безоценочном выслушивании. Оно: 1) создаёт обстановку безопасности для пациента, 2) даёт психотерапевту бесценный материал для психологической диагностики, который, как правило, никакими направленными расспросами-допросами не получишь, 3) позволяет пациенту услышать самого себя (человек думает со скоростью порядка 3000 слов, а говорит со скоростью 200-300 слов с минуту, различая свои мысли подобно тому, как различает деревья вдоль дороги при уменьшении скорости) и открыть в себе многое, что он ожидал получить от терапевта. Один из моих образов психотерапевта идёт от старой практики музыкантов репетировать в углу, чтобы лучше слышать свою игру: психотерапевт – такой угол, только гибкий, меняющий свою конфигурацию и позицию так, чтобы отражать происходящее с пациентом в процессе его речи и слушания себя.

Памятуя сказанное Ф.Перлзом²⁸: « ... средний человек нашего времени использует максимум 5-15% своего потенциала» и полагая своей задачей не переделку пациента, а создание условий для его личностной свободы быть и становиться самим собой (по Ф.Нирингу²⁹ «Свобода это возможность быть и стать»), я предпочитаю прежде всего позволить, не мешать пациенту самому обратиться к своему потенциалу и лишь затем, когда в этом действительно есть необходимость, присоединиться к нему для помощи в его поиске.

Говоря о помощи, не могу не согласиться с Э.Спинелли³⁰ в том, что терапевт далеко не всегда знает, что именно в его действиях помогает пациенту – это справедливо уже хотя бы потому, что помогает не собственно само его действие, а то, как оно воспринимается пациентом в системе его смыслов/значений³¹ в контексте терапевтических отношений. Не умаляя значения и роли техник и технического диапазона , думаю, что их эффективность очень зависит от навыков³² терапевта и прежде всего от навыков фасилитирования процесса терапии, помогающего пациенту придти к тому, что Тамар Крон³³ называет моментом диалога, который наступает внезапно и непроизвольно, которым мы не можем управлять. «Но, - пишет она, - мы можем однако подготовится к наступлению этого момента, чтобы не препятствовать ему, не остановить или не упустить его, когда он придёт». В моём представлении это короткое трансового типа состояние, в котором происходит происходит терапевтический инсайт, и есть момент собственно терапевтического изменения. Сам же диалогический процесс терапии это создание и подготовка возможностей для момента диалога, которым терапевт не управляет.

Оставляю читателю открытую возможность попытаться наложить кальку этих представлений о психотерапии на любой из её видов, чтобы убедиться в том, что, хотя они не исчерпывают каждую из психотерапий, но так или иначе относятся к любой из них.

В сегодняшней психотерапии встречаются две противоположные тенденции. Обеспечиваемая страховками психотерапия становится всё более медикализованной и требует: диагноза (психиатрического или – в Behavior Medicine – соматического); в соответствии с действующими классификациями – чёткого определения краткосрочных и долгосрочных целей – по существу симптомов-мишеней; измеряемости результатов – доказательная (evidence based) психотерапия; стандартизации продолжительности и методов. Не обеспечиваемой страховками психотерапии диагноз если и нужен, то психологический; цели определяются не терапевтом, а его контрактом с пациентом; результаты оцениваются по удовлетворённости ими пациента; терапия продолжается так долго, как это нужно пациенту, и приемлемыми для него методами. В общем, это возвращает нас ко всё более остро стоящему вопросу соотношения Sciences и Humanities³⁴, а в нашем контексте - соотношения медицинской и немедицинской психотерапии³⁵. Не касаясь административных вопросов (является ли психотерапия прерогативой медицины, что имеет право делать врач и что  психолог, как это называть и т.д.), обратимся к методологии. В середине 1990-ых г.г. я попытался суммировать различия медицинской и немедицинской психотерапии в таблице, которая с тех пор понемногу изменялась и сейчас выглядит так:

Медицинская и психологическая модели психотерапии

Если вначале – что греха таить?  – они виделись мне как взаимоисключающие³⁶, то сейчас представляется более продуктивным наведение мостов между ними.  Для обоснования этого я использую образ снежного кома, возникший когда-то на занятии со студентами, посвящённом умственной отсталости. Её ядро обязано биологическим причинам. Но уже на ранних этапах развития она затрудняет и ограничивает восприятие и переработку информации и социальных влияний – так же, как это бывает при депривации и социальной запущенности. К этому присоединяется психогения, обязанная возникающим в ответ на отношение сверстников и взрослых переживаниям своей инакости, несостоятельности и т.д., затрудняющая использование наличного интеллектуального потенциала. В результате клиническая картина представляет собой картину не собственно первичной биологической недостаточности, а вместе со вторичными наслоениями – сложную систему биологического и психологического; так наз. зона ближайшего развития определяется не только и не столько ядерной недостаточностью, сколько открывающимися за счёт уменьшения/снятия вторичных  компонентов возможностями; вторичные наслоения могут заслонять собой саму болезнь. Но то же самое относится практически к любой болезни и порождает массу других психологических проблем.

С одной стороны, «Терапия слишком хороша, чтобы ограничиваться лечением»³⁷. С другой, хорошо известно, что немедицинская психотерапия может приводить ко вполне медицинским результатам (из чего никак не следует, что онкологические заболевания психогенны или шизофрения – результат «двойного зажима»), а медицинская – к глубинным экзистенциальным изменениям. В этом нет ничего удивительного, если, говоря о целостности человека, мы помним о существовании в нём четырёх царств (неорганического, растительного, животного и собственно человеческого – интеллектуального и духовного), каждое предыдущее из которых живёт в последующих в, философски говоря, снятом виде, и вмешательство на одном уровне проявляется на других уровнях. Мы можем рассматривать каждый уровень, каждое «царство» отдельно и независимо от остальных, но мы не можем разделить их. Садящийся передо мной пациент, обратившийся с экзистенциальной проблемой, не перестаёт быть человеком «вещным», хоть он и озабочен вечностью души: вещное и вечное нуждаются друг в друге. Ожидается, что к 2020-му г. психические расстройства, включая депрессию, станут самыми распространёнными среди неиинфекционных заболеваний. Как о чём-то новом, говорят о серьёзном учащении обращений за медицинской помощью с психосоматическими симптомами, на самом деле требующих психологической и психотерапевтической помощи³⁸. Поскольку нет оснований думать о перспективе увеличения распространённости собственно психических заболеваний (то, что в России называли «большой психиатрией»), понятно, что речь идёт о, широко говоря, психосоциогенных проблемах, чаще всего отнюдь не лишённых соматического лица.Медицинская и немедицинская психотерапия сопряжены, в известном смысле реципрокны, и психотерапевту приходится ориентироваться в этой сопряжённости между полюсами  Sciences и Humanities, лечения и разрешения проблем, тела и души ... Дело не только в готовности и способности  психолога к рабочему диалогу с врачом, но и во внутреннем диалоге медицинского и психологического подходов с их разными парадигмами. Такой диалог тем более возможен, что гуманитарная парадигма расширяет, а не сужает технологический спектр психотерапии, и определяет не столько выбор методик, сколько организацию их в терапевтическую систему

Психотерапия как профессия начиналась с попыток построения её по образцу прикладной науки, очень быстро придя к тенденции интегративности и в то же время став из проекта  массовой профессией со всеми неизбежными следствиями массовости. Закладываясь как научная оппозиция, казалось, уходящим традициям, она тут же столкнулась с ограниченностью своих рамок и прямому или непрямому заимствованию опыта у традиций. Начиная свой путь в недрах развивающегося индустриального общества, она действует сегодня в обществе постиндустриальном с его ускоряющимся темпом развития³⁹ и кризисом глобализации⁴⁰. Это вызывает описанную Ю.М.Лотманом тревогу⁴¹ с реактивно-компенсаторными проявлениями, в числе которых попытки построения психотерапии как той или иной прикладной философии, создания особых национальных и/или клерикальных психотерапий и т.д. Они выполняют свою роль в диалогах «проектность-традиция» и «философия-практика», но сами по себе, на мой взгляд, лишены внятных перспектив. Нравится нам это или не нравится, но психотерапии придётся всё больше и яснее осознавать себя как ремесло, требующее от терапевта прежде всего промысливания, овладения мастерством и искусности, а уже потом шелеста крыльев терапевтической Музы за плечом ...  если, конечно, она захочет прилететь.

P.S. Всё сказанное, будучи лишь попыткой наметить границы философии терапевтического ремесла, ни в коей мере не претендует на полноту и окончательность.

^{[1] Говоря о российской психотерапии, я имею в виду не географические, а культурно-языковые границы. – В.К.
[2] Ориентировочно говоря, с 1929 г., когда была закрыта «Психологическая и психоаналитическая библиотека», до 1989 г., когда в стране, первой переведшей на свой язык работы З. Фрейда, возобновилась публикация его работ. – В.К.
[3] Я бы сегодня сказал гуманитарного знания и гуманитарных практик. – В.К.
[4] Возможно и даже наверняка, я что-то упускаю, но нашёл такую постановку вопроса лишь в: А. Сосланд – Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или как создать свою школу в психотерапии. М.: Логос. 1999 и Д. Хломов , Е. Калитеевская – Философия гештальт-подхода. М.: ОПП «Гештальт-подход». 2008, хотя, разумеется, и множество других работ касается философии терапии, отражает какие-то её аспекты. – В.К.
[5] Тут не могу не вспомнить Беллу Ахмадулину с её ироничным: «Жена литературоведа, сама литературовед». – В.К.
[6] А. Бадхен в: Психотерапевтические тетради. Вып.1. Что такое психотерапия? СПб: Гармония. 1993
[7] Психотерапия — что это? Современные представления. Под ред. Дж.К. Зейга и В.М. Мьюниона (Пер. с англ.) — М.: Класс, 2000.
[8] Р.Дж. Кoллингвуд – Принципы искусства. (Пер. с англ.) М.: Языки русской культуры, 1999.
[9] В сказанном нет ничего нового – оно соответствует Страсбургской декларации 1990 г. - http://www.europsyche.org/, но то, что к этому приходится возвращаться снова и снова, само по себе достаточно красноречиво. – В.К.
[10] Т. Cаc В книге: Психотерапия – что это? Современные представления. Под ред. Дж.К. Зейга и В.М. Мьюниона (Пер. с англ.). М.: Класс, 2000.
[11] А. Бадхен – Там же.
[12] Я не касаюсь здесь много обсуждаемой сейчас православной психотерапии (см., например, дискуссию о ней в журнале «Психотерапия. Журнал Высшей школы экономики. 2007, т.4, вып. 2 и 4), поскольку это отдельная большая тема и основное, что мог и хотел бы сказать о ней, уже сказано: А. Бадхен, В. Каган – Новая психология и духовное измерение. СПб: Гармония. 1995; А. Алексейчик, В. Каган, Р. Кочюнас – Пора подумать о душе? и А. Алексейчик, О. Васильева, В. Каган, Р. Кочюнас – Заново думая о душе. В: Existentia. 2010, т.3, в.1.
[13] «Содержание и границы размытого понятия могут уточняться в ходе рассуждений, они могут быть для разных людей и в разное время несколько различными ... Подобная вариабельность не противоречит существованию объективной основы такого понятия и связана с нецелесообразностью или даже с невозможностью полных уточнений на данном уровне знаний» (И.И. Блехман, А.Д. Мышкис, Я.Г. Пановко. Механика и прикладная математика. Логика и особенности приложений математики М.: Наука, 1982)
[14] скорее очерчивают пространство существования явления, чем опредмечивают само явление, и попытки втащить рамку в картину явления уничтожают и то, и другое (П. Щедровицкий Педагогика свободы. Кентавр, 1993, 1).
[15] «Характерно, что это слово чаще всего, пожалуй, приходится слышать от тех, кто не отмечен яркой печатью духовности». – Леонтьев Дмитрий – Духовность, саморегуляция и ценности. В: Гуманитарные проблемы современной психологии (Известия Таганрогского государственного радиотехнического университета, 2005, № 7)
[16] Леонтьев Дмитрий – Там же.
[17] В выборе психотерапевтом теории из уже существующих, как и в содержании авторских теорий, задействовано множество факторов – это отдельная и интересная проблема, но то, что теория созвучна личности терапевта, едва ли кто-то станет оспаривать. – В.К.
[18] - Теория в нашем контексте термин весьма и весьма условный – большинство из них в лучшем случае гипотезы, а в основном – представления о человеке применительно к задачам психотерапии, психотерапевтические мифологии. – В.К.
[19] Каждая из них представлена фигурой, по отношению к которой всё остальное – фон в гештальте целостности. – В.К.
[20] Возвратное -ся (себя) – задаёт себя, формирует и формулирует себя – здесь не случайны. Ни смысл жизни, ни «жизненная сказка» не создаются волевым сознательным усилием по заранее намеченному рациональному плану; смысл жизни, явленный в боли – от душевной до физической – его недостатка/отсутствия, создаёт сам себя. – В.К.
[21] В. Каган – Homo Fabulus - http://vk.appme.ru/text/254/
[22] Мераб Мамардашвили – Опыт физической метафизики. М.: Прогресс-Традиция. 2009
[23] Говоря об опыте, я имею в виду не историю индивида, но результат его встречи со своей историей, то, что в этой встрече рождается; как кто-то скзал: «Человек живёт не тем, что ест, а тем, что переваривает». – В.К.
[24] А. Лобок – Антропология мифа. Екатеринбург:БКИ, 1997. См. также 20.
[25] Понятие метки, как можно видеть, шире понятия незаконченного гештатльта. – В.К.
[26] Если уж быть честными, почему анекдот? Разве это не реальный результат, которым мы нередко гордимся, а пациенты – да! – удовлетворены? – В.К.
[27] «В человека вгрызлась боль, раздирает коготками, разъедает, будто соль, где-то между позвонками. Исповедаться жене? Боль ей будет непонятна. Исповедаться стране? До испуга необъятна. И приходит психиатр <...> наёмный друг» (Е. Евтушенко)
[28] Frederick S. Perls – Gestalt Therapy Verbatim. Real People Press, 1969.
[29] Ф. Ниринг – Свобода: Обещание и угроза. Критика культа свободы. М., 1966
[30] Эрнесто Спинелли – Вопрос изменений: экзистенциальная перспектива и вызовы для психотерапевтов. 25 сентября 2009. Семинар. Конференция Восточно-Европейской Ассоциации Экзистенциальной Психотерапии. Бирштонас, 22-25 сентября 2009.
[31] Это хорошо иллюстрируется известным примером из НЛП: на первой сессии, когда пациент говорит о своей депрессии, терапевт в знак сочувствия и поддержки кладёт ладонь на его руку – спустя какое-то количество сессий, когда депрессия уже позади, он, выражая удовлетворение улучшением и работой пациента, повторяет этот жест, ставший «якорем» депрессии, и потом не понимает, почему она вернулась. – В.К.
[32] В отличие от техник навык автоматизирован: так, истинно вежлив не тот, кто следует правилам вежливости, но тот, кто вежлив без размышлений и умысла. – В.К.
[33] Т. Крон – Исцеление через общение. Вестник РАТЭПП, 1992, №2
[34] См., например, Саймон Скемптон - Между наукой и человечностью ((Рец. на кн.: Kagan J. The three cultures: natural sciences, social sciences, and the humanities in the 21st century. N.Y., 2009). «НЛО» 2011, №107 , где, в частности, подчёркивается, что существуют “две отдельные интеллектуальные культуры — естественные и гуманитарные науки, первые из которых заодно с индустриальным обществом, а вторые — против него. И социальное давление почти всегда будет в пользу первых”, навязывая Humanities позицию самооправдания, в которой оказывается и психотерапия, нередко прибегая к сциентизации самоё себя. – В.К.
[35] В. Каган – Психотерапия: миссия понимания и понимание миссии. http://vk.appme.ru/text/167
[36] В ту пору становления немедицинской терапии в России это было едва ли удивительно. – В.К.
[37] И. Польстер, М. Польстер – Интегративная гештальт-терапия. (Пер. с англ.). М.: Класс, 1996
[38] Думаю, речь идёт не о собственно учащении (ещё в 1970-х г.г. писали, что каждый второй обращающийся по поводу острых болей в груди нуждается в помощи психотерапевта, а не кардиолога), а о новой волне внимания на фоне теперь уже высокотехнологичной медицины. – В.К.
[39] Э. Тоффлер – Шок будущего. М.: АСТ, 2008 (Шок будущего, психологическая реакция человека или общества на стремительные и радикальные изменения в его окружении, вызванные ускорением темпов технологического и социального прогресса. – Википедия)
[40] Jeremy Rifkin – The Empathic Civilization: The Race to Global Consciousness in a World in Crisis. Tarcher/Penguin. 2009
[41] Ю.М. Лотман – Технический прогресс как культурологическая проблема. В: Труды по знаковым системам. Т. XXIII. Тарту: ТГУ, 1988}